Да сплюнь ты!

«Да сплюнь ты!»

Перейдя Первомайскую улицу, заворачиваю за аптеку «АмурФармация» и иду дворами. Четыретрёхэтажных дома, как старые книги, расположившиеся на запустелой библиотечной полке, стоятнедалеко друг от друга и переглядываются своими балконными заголовками. Потёртые, грязно-жёлтые и неуклюжие, они напоминают могильные плиты посреди приходящего в себя от зимы села.

Середина весны, но никаких весенних признаков. Грязная клейковина липнет к ботинкам, старые штакетины под сиреневыми кустами скалятся, как наполовину выбитые зубы, а клумбы у подъездов скорее напоминают землю, отведённую под раскопки былых тёплых деньков, нежели жилплощадь для растительности.

Картина не воодушевляющая. Иду медленно мимо голых огородов, замурованных в серость деревьев, мимо мусорных контейнеров, подвергшихся натиску бродячих собак. Где-то сигналят машины. Где-то кашляют  воробьи. Где-то… смеётся человек?

Прихожу в себя. Подняв брови, отгоняю унылые мысли и пытаюсь понять, откуда раздаётся смех. Подумать только: монотонность этого серого четверга пронзает, как скрипичная партия, женский смех! Подхожу ближе к третьему от аптеки дому и вижу, что на старой скамейке, у второго подъезда, хохочет старушка. И так заливисто, так по-девичьи звучит её смех. Маленькое хрупкое тельце её подскакивает на месте, а ноги болтаются, как две качели, параллельно подвешенные, но двигающиеся вразнобой. Тёмно-синие шлепанцы, обутые на разноцветные шерстяные носки, едва касаются промёрзшей земли. Её застиранный зелёный пуховичок, расстёгнутый нараспашку, обнажает вязаную ярко-розовую кофту, надетую наизнанку. Пушистая шапка, слетевшая с запрокинутой назад головы, лежит на клумбе, где каждое лето, вплоть до глубокой осени, цветут бархатцы.

По улыбающемуся лицу старушки катятся слёзы, с точностью попадая в борозды морщин.

Женщина смеётся, а я стою в стороне, как истукан, и улыбаюсь. Ничего не могу с собой поделать. Этот смех, как простуда, распространяется воздушно-капельным путем, проникает и в моё тело, и в мои мысли.

«Что же её так рассмешило?» — думаю про себя я, но не вижу вокруг причин для радости.

Заливистый смех заполняет весь жилой массив, делает остаток четверга чуточку светлее. На небе проступает солнце.

Ловлю себя на мысли, что ни разу не видела эту хохотушку здесь раньше. Хотя чему удивляться — я живу в этом районе недавно. Продолжаю свой путь с довольной улыбкой, перебирая сегодняшние проблемы в голове и уже не расценивая их как глобальные. Целительный смех. Как подчас счастье незнакомых нам людей может распространяться на нас самих.

Подхожу к своему дому, вся охваченная этой неожиданной радостью, окрылённая, открываю подъезд и слышу с балкона первого этажа: «Здрасьте!»

— Здравствуйте, — подняв голову и прикрыв обратно дверь, отвечаю я соседке.

— С работы? — спрашивает тётя Нина, ставя таз с постиранным бельём на балконный столик. Один носок вываливается из таза и падает на клумбу.

— С работы, — отвечаю я и подаю ей полосатого беглеца. Улыбаюсь —ну ничего не могу с собой поделать. А смех всё еще раздаётся у меня за спиной. — Слышите, там старушка смеется. Так заразительно!

— А! Клавдия Ивановна? Она смеётся ужеминут пятнадцать, всё не успокоится никак, — ухмыляясь, отвечает соседка.

Тон её ответа и особенно ухмылка вызывают во мне удивление и даже негодование.

— Такая жизнерадостная она! Мне бы так! — оборачиваясь на старушку, восклицаю я.

— Да сплюнь ты! — морщится соседка.

— Почему это? – я ничего не понимаю, но всё равно три раза плюю через левое плечо.

— Деменция у неё. Ей, видишь ли, для смеха причины не нужны.

И вот улыбка моя тает на глазах соседки с первого этажа. Тает и растекается по треснувшему асфальту. Тает, как смех за моей спиной. Тает, как только что зародившаяся радость.

И как моя уверенность в том, что для смеха нужен повод…