Кто такие мужчины?

От самых предков и опыта жизни досталась мне немудрёная максима: мужчина – тот, при появлении которого хочется встать. Они ещё случаются среди нас, и им необязательно обозначать себя формой, наградами и другими атрибутами власти и влиятельности. Им достаточно просто войти и заглянуть нам в глаза, сказать несколько слов.

Герои скромны, просты в общении. Они не кичатся ни собой, ни своей жизнью, постигнув иную её глубину, чем все, заступив за грань массового понимания бытия и обретя взамен более объёмный и масштабный взгляд на вещи, а иногда – совсем как святые – прозревая человеческую суть насквозь, ободряя отчаявшихся и уставших. Порой одного такого краткого ободрения хватает на десятилетия.

К героям тянутся, и бремя их тяжело уже потому, что тянущихся множество – и чистых сердцем, и не совсем, а иногда и таких, от которых натура хочет отстраниться, но герой никак не может запереться от мира. Христос не запирался, а одинаково был открыт и воину, и трусу, и страждущему, и стяжающему славу. Всем наперечёт, кто бы ни случился рядом. Надо обладать поистине несгибаемым духом, чтобы протягивать руку навстречу всем, кто протягивает её тебе.

***

Цивилизация многое искривила и, как сейчас говорят, «перекодировала».

Русь, от основания своего поклонявшаяся геройству, святости, мужеству, нестяжательству, спокойствию и воле, нынче усилиями СМИ смотрит не в ту сторону – в ней, обманутой не один раз, пробуждают интерес персоны, ославившиеся победами, скажем так, финансовыми. Бедных людей закономерно волнует секрет залихватского добывания гигантских, непомерных, не вмещающихся в сознание приставными нулями средств. Что «средствам массовой дезинформации» до нищего милиционера, не сломавшегося перед бандитскими дулами, уставившимися ему в лицо? «Работайте, братья!» Что до простого солдата, не пожелавшего сменить веру? Никто не знает его последних слов. Что до обычного лётчика, взорвавшего себя вместе с боевиками? «Это вам за пацанов!»

СМИ определили способность вызывать уважение унизительным термином «харизма», вроде бы античным, но каким-то сразу поблёкшим и мятым. «Харизма» сразу же начала обозначать вес публичной персоны в отображении СМИ, а потом и вовсе выродилась в пересчитанный на размер кошелька ничего не значащий фантом. За границами телевизионно-радийного, а заодно газетно-журнального ракурса осталось преимущественное большинство тех, кто действительно влиял и влияет сегодня на ситуацию в стране и мире. Угрюмые, измотанные и потому недостаточно хорошо выглядящие для «картинки» рабочие высших квалификационных категорий и такие же мастера, упёртые в свои земельные наделы крестьяне, которых на американский лад начали называть фермерами, и не смогшая монетизировать свои занятия интеллигенция. Новый уничижительный термин обозначил их – «брутальный». Это в переводе с новояза – «мужланский», то есть нравственно огрубевший до состояния полной невменяемости.

Кто это произносит? Кто так оценивает людей? Уже ни мужчины, ни женщины, а некий «средний пол» или даже шире – «средний класс», для которого мужество – пустой звук, если к нему не добавлено возлюбленной им госпожи Пошлости.

***

Пошлость – истинное имя нашего времени. Чем влиятельнее «рынок», тем больше мы понимаем, на какую похлёбку сменили первородство. Трескучая томная реклама (кстати, на какую аудиторию она рассчитана?): «счастливые семьи», «удовлетворённые всем, кроме качества стиральных порошков», домохозяйки, якобы авторитетные советчики из числа врачей – откуда эти придуманные господа, кто их видел и знает? Образчики новой жизни, которая большинству чужда до зубовного скрежета. Где здесь и кто герой? Каков мужчина, задвинутый за диван как мебель? Некое существо, грубоватый и недалёкий упрямец, которого как несмышлёныша надо обучать премудростям обращения с электронными сервисами и бытовой техникой, незванный гость мира, обратившегося в тотальный рынок товаров и услуг.

И кто же нам «продаёт» этот мир как сущую правду и истину в конечной инстанции, пугливо изгоняя от себя всё трансцендентное и трансцендентальное, как не приносящее дохода здесь и сейчас? Те самые «среднеполые», преданные слуги режима, жрецы Культа Потребления.

Их можно жалеть поодиночке с их бессильным западничеством, надеждами на то, что скоро население самой большой страны выстроится в затылок друг другу, чтобы соответствовать их представлениям о том, каким это население должно быть. Но когда они собираются в «совокупное коллективное мнение» на мотив «мы тут подумали и решили коллегиально» (дальше следует запрет на профессию или зачёркивание целой судьбы, причём навсегда, с волчьим билетом в их пошлое настоящее и, если удастся, будущее), о какой жалости может идти речь?

Когда они в толерантном буйстве вымарывают целые страницы у классиков, запрещая Бичер-Стоу (надеюсь, не надо напоминать, что покойной) называть негров неграми, или, ах-ах, «ниггерами», как «белые господа» их, собственно, и называли, наступает время диктата и цензуры, которой они на словах так боятся.

Нельзя жалеть среднеполых, когда, собираясь в сетевые стаи, они заклёвывают одиночек, организуя им высокотехнологичную травлю за пару слов, проброшенных в штрафную зону.

Нельзя жалеть их, с гиканьем и уханьем подносящих очередную вязанку в костёр тех, кого они сделали еретиками.

«Брутальность» проклята.

В кадре нельзя не то что поиграть желваками, но и выглядеть «угрожающе» или «агрессивно». Надрываться, имитируя птичий базар, можно лишь в «ток-шоу». Одежда и обувь – от бесполых унисекс-«брендов», плечи поуже, шею потоньше. Никакого атлетизма, только «открытость к общению» да слащавые ухмылки, её обозначающие. Понятно: с такими «имиджами» куда удобнее потреблять. Чувство безопасности при посещении бутиков прежде всего.

А на меня смотрят отец и дед. И прадед.

При нашей бедности на архивы и опаске вообще какие-либо семейные архивы хранить случайно уцелело несколько фото. У меня с обеих сторон – прадеды и прапрадеды в крестах, дед в буденовских бранденбурах и кавалерийских сапогах, отец в строгом костюме и белоснежной сорочке. Хорошо, что они со мной, щуры и пращуры. Их я передам сыну как единственную реликвию, и так, исступлённо надеюсь, память о них перекочует ещё дальше, к его сыновьям и внукам.

Исходит ли от моих фотографий опасность? Сила? Жестокость? Ни в коей мере. Просто кажется, что набрасываться на таких людей, как мои отец, дед и прадед себе дороже, и правильно кажется.

***  

Физически мужчина есть вулкан. Женщина – океан, омывающий его. Кто не понимает природы таких вещей, горько ошибётся в жизни не раз и не два. Для того чтобы быть вулканом, достаточно того, что магма должна дымиться и лёгкий дым её должен быть виден окружающим, чтобы они имели совесть хотя бы иногда не тревожить по пустякам.

Откуда берётся вулканическая тоска, изредка погромыхивающая на перегонах? И изнутри, и от мира, устроенного таким образом, что лучшие в нём, готовые отдать себя великому поприщу, получают в отплату мучение и безвестность.

Вулкан дремлет, пока его не тревожат, но редкие сотрясения он испытывает регулярно: внутри его – расплав, с которым ещё надо придумать, что делать, не говоря уже о том, чтобы совладать с ним.

Спаивали нас? Спаивали. Дружно, прямо с телеэкрана и на каждом углу ларёчной дешевизной суррогатов. Сажали на вещества? За вычетом телеэкрана (хотя как посмотреть), безусловно! Хотели извести? Хотели и хотят, потому что вырви из нации становой хребет, с остальными – женщинами, стариками и детьми – будет расправиться и того легче.

Если хочешь уничтожить кого-то, объяви на него охоту, скачи и труби в рога, кричи о том, как важна для будущего такая охота, как очистит она бытие от всего наносного и надоевшего. Так, с радужными флагами, растягивая синюшные губы в оскале, лезут в первые ряды те, кого веками считали угрозой для нравственного развития будущих поколений и старались либо излечить, либо изолировать от здоровых до раскаяния или выздоровления.

У мужчины в жизни множество дел, и все их надо успеть переделать – и осознать себя как волевое начало и мир как арену будущих боевых действий или строительную площадку для утоления жажды делания, и понять первичные истоки мира, а заодно и свои личные цели и задачи, и создать семью, и послужить Отечеству, и победить. Если эта шкала ценностей искажается, судьба приобретает фантастически кривые и уродливые формы, и ничего не остаётся от заложенной глубоко внутри нас гармонии. Отщёлкивается обойма поколения, и почти все патроны в ней оказываются холостыми.

***

Мужчина не тот, кто станет взрываться по любому поводу, но тайный, на инфразвуке рокот его обязан пронизывать пространство вокруг него. Если львиного рыка не раздаётся, лев скончался.

«Вы слишком физиологичны», – скривятся отдельные господа. Да, я физиологичен, однако не слишком, а в согласии с дарованной мне природой, которую не желаю разменивать на растление. Когда слышишь, что «подросток не определился с полом» (и «такое» уже в России!), приходишь в ужас. Как не определился? Пол даётся при рождении. Характер даётся при рождении. Что вы хотите изменить в предначертанном? Какие «ошибки природы» исправить, что в ней подредактировать, чтобы по тридцать три раза за век менять «базовые настройки»? Хотите ли вы вообще быть людьми?

Женоподобие для мальчишек и мужеподобие для девчонок – это вы собираетесь выставить образцами? Единожды нарушив ход времени, как можно будет вернуться к нему?

***

Мужчина сегодня есть тщательно скрываемое отчаяние.

Мужское начало нещадно истреблялось весь прошлый век. Войны, революции, голод взяли дорогую дань: земля почти опустела. В дома вернулись искалеченные, попивающие, желавшие, чтобы после ужасов их оставили в покое. Это настроение вернувшихся калеками и здравствует сегодня. Исторический выбор после мечтаний о нём как о счастье народном так и не свершился.

Сломленным оказался сам дух: идея равенства и братства в данном конкретном нашем случае оказалась фикцией. Не надо было обещать коммунизма «не за горами». Какой там рай в арктической стране, если, конечно, не собирались менять ни климата, ни состава почв, ни образа жизни… Беда пришла втихую, о ней не объявляли по радио – только в семидесятых порода поджарых, резких, дочерна и неведомо где в средней полосе загоревших тружеников полей и фабрик стала сходить на нет. Были выведены из обращения их ватники и кирзачи, пропылённые кепки и сигареты без фильтра. От мужчины перестало пахнуть трудом, порохом, потом и табаком. Самыми беззащитными оказались защитники. Поставленные в первую линию, они упокоились на погостах далеко за МКАДом.

Послевоенные поколения повышали жизненный уровень, как могли. Ломились в очередях за дефицитом и страшно любили попрекать нас, детей, в том, что мы растём «в тепличных условиях». Понять можно: они неродовые имения покинули в своих совхозах, а подались в города от сельской бескормицы (как и их родители), от коммуналок, бараков и общаг. Увлеклись… и дух преклонился перед вещью, и начались «чудеса», которых лучше бы было никому не видеть.

ЛГБТ как социальный лифт, способ забраться повыше уже не для элитарных мажоров, а для простых русских ребят… а дальше только бездна, Рим упадка и сдача на милость ордам глобалистов.

***

Когда сетуют на сегодняшних «десятилеток», погрязших в компьютерных «стрелялках», я понимаю, почему они такие. Инициация кровью, хотя бы и электронной, пока без кислого запаха, им нужна так же, как на заре человеческой истории.

«Скучно? Пускай на войну лучше едут», – бросают через плечо лютые обыватели. Статус войн сегодня уж больно низок. Медаль «За взятие Пальмиры» не особенно поносишь: не Берлин и даже не Прага с Варшавой. Через несколько недель эту самую освобождённую и уже почти разминированную Пальмиру террористы отбили, и брать её пришлось заново. Из Афгана ушли. Даже на своей территории спустя всего несколько лет… продолжать не хочется. У мира, наступившего вслед за сдачей Союза, лёгкое биполярное расстройство, каждый год грозящее перейти в тяжёлое. Неврозы империи, утратившей свой статус, уже кое-как описаны англичанами. Может, и немцами с французами, а еще более вероятно, какими-нибудь португальцами или бывшими австро-венграми. Только мы не австро-венгры, и наша рубаха нам как-то ближе.

Где надобен сегодня мужчина? Скажут: на производстве. Видели, честь им и хвала, этих людей, сражающихся за достоинство своих приборов и агрегатов, цену своего труда. Сфера культуры? Здесь либеральный фашизм с настоящей цензурой и затаптыванием в грязь всего «не подходящего по формату» царит не первый год. Культура отдана на откуп ловкачам, на дух не выносящим Россию с её «отставанием от мировых трендов». Попробуй выскажись «брутально», и мигом слетишь по лестнице престижа куда-то в скользкие подвалы подполья. За «лишнее» слово лишают слова навсегда.

***

Дня мужчин у нас нет, и, видимо, правильно, что так. Женский день есть в компенсацию прежних страданий от патриархата. Цветочники дважды в год собирают кассу… с учётом первого сентября. А мы – либо защитники, либо – отцы. А кто не отец, тем уже не надо?

Под серым небом так и не наступившего будущего, на серой земле, покрытой останками наших же проржавевших заводов, в импортном барахле мы не знаем ни себя, ни ближних, ни дальних. Сырой болотный туман бьётся в глотки, спирается, и дыхание становится тяжким. Сердца ещё стучат, но вопросы «Что ты сделал для себя и людей?», «Чем ты славен, спокойна ли твоя совесть?» задавать в наши времена, чтобы не корчиться от стыда, слишком часто не стоит.

Ни великих подвигов, ни героических деяний, ни исступлённого труда мы в свою землю так и не вложили, и потому вместо пролитого в неё пота и крови уйдём в неё сами почти не тронутыми страданием. Неравномерно обветшалыми, не сумевшими ни поседеть как следует, ни обзавестись шрамами на всю ширину физиономий, ни выпятить жадных до колодезной обжигающей сладости кадыков. Выпятятся, простите, корпуса. Чрева.

И никто не заплачет по нам. Подозреваю, что даже жены и дети будут несколько отстранёнными, гадая, а что ж отец, кем он был и зачем.

Мы – никто, и сами сделали себя никем, и времени на то, чтобы стать кем-то, у нас почти не осталось.

От всего себя, от самого сердца заявляю, прошу и требую: не повторяйте вы, идущие вслед за нами, ошибок поколения, оказавшегося не нужным ни себе, ни истории страны и мира. Если успеете – делайте. Не разрушайте старое, а делайте. Новое. Небывалое. Вечное. То, за что вас будут ценить спустя века, а не то, за что вам завтра притечёт лёгкая прибыль. Делайте то, за что при вашем появлении другие будут перед вами вставать. И стоять, пока вы не подмигнёте вставшим, что оценили, и можно уже расслабиться, а не устраивать церемоний.