Удержание русскости в России. Часть четвёртая

«Соработники словом и сослужители Слову»... Исторически русская литература признаваема вершиной роста-развития национального самопознания, чувственным остриём общественного самоощущения. При этом литература у нас не подменяет философию и не отвергает социологию; просто то, что наш писатель высказывает, потом учёный доказывает: у русских интуиция всегда опережает логику, и настоящий писатель рождён видеть энергии ещё только в мир входящие, слышать пульс едва начавшегося процесса, а не анализировать уже свершившиеся и доказанные факты.

Писатель — физиолог бытия, философ — его анатом. Писатель с помощью особого дара оголённости своей души, инструментами обнажённой сенсорики улавливает дух времени и переводит его в образ, передавая далее общественному сознанию. Ведь действительно, русским обществом принимаются, разбираются-осмысляются и усваиваются только те идеи и представления, что перед этим были уловлены, прочувствованны, просмотрены и отцежены через этико-эстетические сита русской литературой. Наша литература — всегда интеллектуальное поле риска, идейное первопроходчество, мыслительная разведка боем. Нередко литературные сюжеты в России переходят в реальные исторические события, и литературные типы становятся их действующими лицами. И критика тогда первой из наук излагает-толкует уловленное писательской интуицией, нечто только начинаемое.

Да, в период от Ломоносова до Пушкина литературная критика практически не выходила за вкусовщинное распекательство. Новиков в «Путешествии на Парнас» так живописал критиков: «Вид их был угрюмый и свирепый; глаза сверкали как молния, а языком они никого не щадили». И писатели не только к ним не прислушивались, но в меру сил игнорировали их фельетоны и сатиры. Ответной реакцией стало внутреннее межавторское рецензирование, герметично символическое — так называемая «масонская литературная критика»: «арзамасцы» хвалили или порицали творения своих собратьев согласно критериям, непонятным непосвящённым.

Первые системно внятные разборы произведений у нас начались в литературных кружках-объединениях Станкевича в Москве и Пушкина в Санкт-Петербурге. Как ни курьёзно, но российская критика своим появлением на свет обязана цензуре: передовая дворянская молодёжь, по-русски безоглядно вовлекшись в модный европейский мятеж философии социальной против философии эстетической, однако, из-за «последствий декабрьских» не имея возможности открыто спорить о политике, государственном устройстве и народной пользе, пошла в литературную критику. Писатели моделировали ситуации, а критики их обсуждали с уже достаточно методологически проработанной позиции «служения общественному идеалу». И далее эта специфика философичности литературной критики и литературности отечественной философии протянулась, качаясь меж публицистичностью и эстетством, до наших дней. Это на Западе литературная критика в философском аспекте рассматривается лишь как расширенный акт чтения, но в России-то от неё ждут большего — выработки, ориентированной на правду общественной позиции в отношении проблем, событий, поведения отдельных личностей или социальных групп. Как нет у нас и «чистых» философов, не отметившихся феноменологическим или объективистским разбором чьего-то литературного творчества, куда более влияющего на идеологическую тональность русского общества, чем самая агрессивная партийная пропаганда.

Понятно, что под «обществом» мы здесь подразумеваем не «совокупность людей, объединённых исторически обусловленными социальными формами совместной жизни и деятельности» — т.е. не рабовладельческое общество или капиталистическое, а «круг людей, объединённых общностью положения, происхождения, интересов». Здесь «образованное», «передовое общество» — это интеллектуальная элита нации, состоящая из лучших представителей религиозных и художественных, научных и промышленных, военных и разночинных кругов и сословий. Элита, принимающая на себя нравственную ответственность за жизнь всей нации.

Наука критики как философия литературы развивалась параллельно с науками чисто филологической семьи — с литературоведеньем, с её теорией и лит.историей, с текстологией, палеографией, с семиотикой. Рождались методологические направления и школы, имена Буслаева, Веселовского, Жирмунского, Потебни вставали рядом с именами Белинского, Григорьева, Григоровича, Страхова, и к двадцатому веку русская литература, оснащённая собственными научно-исследовательскими институтами, вошла в мировое лидерство на равных с литературами других имперских языков. Русская литература за двести лет выросла из любительства одарённых и образованных в профессиональный цех, и право на участие в формировании эстетических вкусов и этических взглядов у других славянских народов, в греко-романской, германской, англо-американской, в китайской, в японской и иных национальных культурах за нашей литературой утверждалось не феноменами гениев, не единичными их произведениями, а именно сущностной постоянной в духовной истории человечества. Уже два столетия цивилизованный мир просто немыслим без идеалов и образов Пушкина и Тургенева, Достоевского и Толстого, Чехова и Шолохова. Поэтому режим изолирования современных русских писателей от интеллектуальных читательских кругов Европы, Азии, Африки, обеих Америк и Австралии с шулерской подменой их русскоязычными фарсёрами литрынка, режим, жестокостью цензурирования перекрывший советский «железный занавес», чувствительно ущемляет, ощутимо беднит и обкрадывает мировые культуры.

Смысловая составляющая в литературе доминирует над эмоциональной так, как ни в одном из иных искусств. Литература в отношении других художеств — как математика к остальным наукам: без цифровых расчётов нет ни физики, ни ботаники, ни космонавтики, ни психологии. Без словесного воплощения мыслеобразы не оформлены, не ясны даже самому их создателю, тем более, не передаваемы вовне и не фиксируемы. Поэтому искусство театра, искусство живописи и музыки, — даже танцы! — не самостоятельны вне искусства слова. А критика литературы — русская критика, по высоте поднимаемых идеологических, социальных и ремесленных вопросов и по глубине их проработки не имеет аналогов ни в театроведенье, ни, тем более, в критике живописи или музыки, пожалуй, со времён Стасова.

Однако, и Стасов, в своих идеологических программах для художников и композиторов, — наследник и продолжатель духовных и национальных исследований «Современника», «Отечественных Записок», «Москвитянина».

Своим первородством в культуре литература поставлена в особую ответственность за векторность, направленность развития всех искусств, за ориентацию всякого творчества относительно того самого «служения общественному идеалу». Из философичности нашей литературы тянется пуповина ко всей культуре. Из философии литературной критики — ко всем видам искусствоведенья. И как бы мы ни отнекивались, чем бы ни отговаривались, но это нам, литераторам, прежде и более всех, отвечать за непрерывность, непресекаемость времени.

Писателям и критикам, коим выпало стать живыми проводниками, живой связью сменяющихся цивилизаций, должно сознавать и чувствовать свою ответственность особо: сегодня сострадание, душевность и нравственная непоколебимость востребованы обществом как никогда — ведь эта стража перед рассветом, и ждёт народ от литературы сверхподвига, сверхотдачи, полной подчинённости миссии удержания русскости в России.

Идея овладевает массами и становится исторической силой через жертвующую себя ей личность. Только самопожертвование, самосгорание идейного человека способно возвести настроение общества в убеждение, желание новой жизни в волю её построения. Поэтому каждая эпоха для нас портретна, каждый исторический период поименован и оличен царями и пророками, святыми и поэтами, первооткрывателями и воеводами. Наречётся в чьи-то имена и грядущая эра: всё вокруг уже видимо настраивается, сосредотачивается, уже концентрирует, сгущает чувства и мысли в ожидании тех новых людей, кто своим примером, своей судьбой зажгут пламя русской духовной реконкисты.

Грядут имена и для нашей новой поэзии, и для нашей новой прозы, новой критики. Ведь, как всегда, русской литературе предназначено первой провозвестить миру о часе религиозного общества. И кто на этот раз вспыхнет Пушкиным, Гоголем, Белинским? Скоро, уже скоро мы всё узнаем. Но сейчас не до гаданий, сейчас наша задача удержать культурную среду, не сдать классическое наследие, защитить и сохранить нашу русскость, в лоне которой, Слава Богу, уже бьётся сердце новой литературы для будущей России.